Был ли в СССР застой? Как управлялась экономика Ленинграда? Как пытались по дешевке распродавать предприятия? Об этом и многом другом рассказал бывший инструктор Ленинградского обкома партии Алексей Капустин. В 80-е годы он один отвечал за всю пищевую промышленность Ленинграда, а потом в 90-е возглавлял крупнейший питерский молокозавод.

Директоров заводов называли «полудурками»

— Алексей Алексеевич, как получилось, что вам доверили курировать все пищевые предприятия Ленинграда?

— Я после школы в техникум поступил, в наш ленинградский холодильной промышленности, потом работал на пищевых заводах в Белоруссии, Латвии, Литве, Ленинградской области. После армии пошел за высшим образованием в Институт холодильной промышленности. Днем учился — ночами работал. Сторожем, дворником. На одну стипендию было не выжить, к тому же на третьем курсе женился, сын родился. Родители не имели возможности помогать. По распределению попал на известный хлебозавод «Красный пекарь». Сложно там было, завод круглые сутки молотит, если случится простой, то это уже ЧП на весь город. Хлеб! Меня сразу главным энергетиком завода назначили, а в 1982 году я был признан лучшим энергетиком Хлебопекарного управления города и области. После этого вызвали в райком партии, предложили стать инструктором райкома. Ну а потом я и до горкома дошел. Всем народным хозяйством тогда занималась партия. А в Ленинграде и области конкретно — отраслевой отдел горкома и обкома. Отбор в него был очень жесткий: образование, партийный стаж, семейное положение, «облико морале»… Даже усы инструктору не разрешалось носить. Уволиться по собственному желанию никак, только по болезни. Наш отдел стоял особняком. С меня никто не спрашивал, как на заводе проходит соцсоревнование и сколько человек приняли в КПСС. Я откровенно говорил директорам: «Мне по фигу твоя школа молодого коммуниста, ты мне план давай». Моей задачей было ежедневно обеспечивать город хлебом, колбасой, молоком, овощами и другими продуктами в соответствии с контрольными цифрами, строить новые предприятия, осваивать новые виды продукции… Готовой продукции тогда всего процентов 10 завозили: консервы, сыры, фрукты, вино. А все остальное тут в городе производили.

Я должен был знать, сколько скота забили, молока надоили, какой допустили брак, каковы продовольственные запасы. На меня замыкалось 150 пищевых предприятий Ленинграда и области. Остальные ребята в нашем отделе отвечали за другие сектора городской экономики. Например, со мной вместе работали Володя Гарюгин, будущий глава метрополитена, Серега Ветлугин, будущий председатель комитета по потребительскому рынку. Даже нынешний губернатор Петербурга Александр Беглов эту школу прошел. Он курировал стройки, я даже кое в чем его стажировал, он только пришел в отдел, а я уже на хозяйственную работу собирался. Чиновничий аппарат в те годы был очень маленький. В нашем промышленном отделе — 13 человек. Они руководили всей городской промышленностью и строительством. В Росстате — трое. Столько же — в плановой комиссии. А весь аппарат Смольного насчитывал 72 человека (для сравнения: сейчас — несколько тысяч! — В. Ч.).

От инструктора требовалась высокая компетентность. Я мог с трех метров определить по бутылке «Боржоми», где была разлита эта минеральная вода. Знал, в каком районе города какая норма потребления, сколько бочек торгует квасом. До килограмма знал, сколько продовольствия ежедневно завозится и вывозится, сколько скота перерабатывается. У нас не было мобильных телефонов, компьютеров, служебных машин. Но мы были молоды, все примерно одного возраста — чуть за 30. Большую часть времени проводили на предприятиях. У нас в отделе была установка начальства — не торчать в офисе. Приехал, что-то написал, сделал кабинетные дела и полетел на завод. Как говорил Наполеон, во время сражения 95 процентов поступающей информации — неверная. Так же было и у нас. Никакая отчетность с предприятий эти 5 процентов реальной информации не показывала. Их можно было увидеть только на месте. И нередко инструктор знал о работе завода больше, чем его директор. Директора — народ особый. У нас в шутку называли их полудурками: дурака не поставят, а умный сам не пойдет! Но большая доля правды в этой шутке была. Мы на пару с директорами отвечали. Но если успех — директору орден, а инструктору ничего. Не положено. Если провал — оба получат.

Миф о партийных привилегиях

— Сколько инструктору платили за такую работу? Какими партийными привилегиями вы пользовались?

— Не было особых привилегий. Я пришел с «Красного пекаря» в Смольный с зарплаты 300 рублей на зарплату в 180 рублей. Да еще костюм надо было приобретать за свой счет. Он 100 рублей стоил и за год изнашивался до дыр. Инструкторам обкома партии и членам их семей было запрещено покупать машину, кооперативную квартиру, дачу, земельный участок. Казалось бы, мы контактировали с предприятиями и имели возможность что-то себе доставать, но это могло перечеркнуть всю карьеру. К примеру, тогда существовал дефицит на цветные телевизоры. Их делали на заводе имени Козицкого. А на Краснопутиловской улице был магазин, где продавали запчасти к ним — всякий брак и неликвид. Один инструктор договорился на заводе, чтобы ему специально сломали хороший телевизор, а он потом выкупит его в том магазине и восстановит. Но кто-то об этом настучал, и инструктора выгнали из обкома в течение двух часов — он зимой убежал из Смольного в сменной обуви. Все наши привилегии ограничивались двумя премиями в размере 30 процентов зарплаты к 1 Мая и 7 Ноября и льготной путевкой в санаторий. Ну и еще после 18.30 нас пускали в буфет Смольного, где можно было купить овощной набор и блинчики с мясом, иногда мясной полуфабрикат.

— А как же «голубой зал» в Гостином дворе?

— Ха-ха! Я о нем узнал уже в 90-е. Там отоваривалась партийная верхушка. Но я не сказал бы, что и она как-то роскошно жила. Я был на служебной даче первого секретаря обкома Бориса Гидаспова в Комарово (а до него там жил его предшественник Юрий Соловьев). Сборно-щитовой домик, три комнаты. Уголь в котел самому надо было кидать, так же как и воду помпой качать в колодец. Второй секретарь обкома Сократ Германович Петров ездил на «Запорожце», купленном его тещей. При Горбачеве в 1987 году эти ограничения отменили. Стали дачные участки выдавать. Помню, в Смольный прислали пять машин «Таврия», их надо было на 11 отделов поделить, в каждом из которых работало по несколько человек. Жребий кидали, кому покупать эти машины. Проблему привилегий партийной номенклатуры раздули искусственно. Если честно, то все мы, молодежь, мечтали отработать инструкторами 5 лет и уйти с повышением на хозяйство. Это был главный стимул. Допустим, взяли тебя в аппарат с инженерной должности, а через 5 лет можно было получить назначение на главного инженера или даже стать директором предприятия.

Ностальгия по советским продуктам

— Продукты в советское время сильно отличались от сегодняшних?

— Как день и ночь:

— Молоко в наши дни стерилизуется при высокой температуре — в нем ничего живого не остается. Оно превратилось просто в набор минеральных веществ. Потому и хранится три месяца, а не пять дней, как в советское время.

— Хозяйственное мыло тогда делали из костей и жира, и оно было лучше любого нынешнего аптечного.

— В колбасу только в 1976 году разрешили добавлять крахмал. Это сейчас в ней ароматизаторы, красители, чтобы она красная, красивая была. А настоящая колбаса — темная, а не розовая, потому что если ты мясо сварил, то белок свернулся и оно потемнело.

— Мороженое раньше заменяло обед. Потому что делалось из натуральных сливок. А сегодня это взбитая до беспредела и резко охлажденная некая эмульсия. Половину такого мороженого составляет воздух.

— Точно так же половину сливочного масла в пачке составляют вода, растительные жиры, закачанные под большим давлением.

— Пиво раньше варили несколько дней, и специальные бабушки ходили с колотушками — слушали, как оно булькает. По бульканью определяли, готово ли. Каждую такую старушку очень ценили — не дай бог, оглохнет. А сейчас пиво варят за 3 часа, но только это уже не пиво. И квас больше не квас. И соки тоже.

— О сое, рапсе, пальмовом масле, как о продуктах, нам даже в институтах не рассказывали.

— В хлебе никаких разрыхлителей, улучшителей не было.

— Макароны, правда, были не очень. Муку в СССР делали не того качества. Мешали с канадской.

Все это, кстати, не линия партии. Просто не было у нас в пищевой промышленности такого оборудования и технологии, чтоб чего-то бодяжить. Если б было, то в два-три раза производительность выросла бы. Намешали бы вместо натуральных продуктов фарша всякого, плеснули аромы и краски — и все, нету дефицита никакого. Только успевай развозить по точкам.

О колбасе из отходов

— На предприятиях пищевой промышленности случались какие-нибудь ЧП?

— Бывало, конечно. Но редко. У нас же санэпиднадзор такой был, что круче трудно придумать. Однажды в городе произошло массовое отравление. Даже большие начальники и сам первый секретарь обкома по трое суток в обнимку с унитазом провели. Жуткая история. Стали искать причину. Оказалось, в квасе какая-то хрень. Откуда, как? На ушах стояли. Определили — на пивзавод «Красная Бавария» пришла цистерна с солодом из Ростовской области. А до того в этой цистерне какую-то химию перевозили и вымыли плохо. Полетели тогда головушки.

Еще случай был на той же «Красной Баварии» — за три года шесть человек в пиве потонули. По глупости. Пиво выстаивалось, дображивалось в больших ямах-емкостях, обложенных кафелем. При этом выделялся углекислый газ. А строители взяли ведерки, пошли типа ремонт делать. Выбрали ту емкость, где половина пива уже была на розлив откачана, — значит, готовое. Спустились по теплообменнику зачерпнуть, а он прогнулся, ну и газу глотнули, сознание потеряли и плюх в пиво.

А на Ленмясокомбинате однажды во время проверки народного контроля нашли в больших холодильных камерах несколько тысяч лишних коровьих голов. Хотя по документам все головы забитых коров были в переработку на муку отправлены. Одна корова — одна голова. А тут лишние. Двухголовые они, что ли, были? Разгадка оказалась простой. Существовал коэффициент упитанности коров при приемке — тощая, средней упитанности и выше среднего. Соответственно и мясо ценой отличалось — 1 рубль 40 копеек, 1 рубль 60 копеек и 1 рубль 70 копеек за килограмм. На мясокомбинат из совхозов привезли тощих коров по 200 килограммов. Выручка хреновая, план по сдаче летит. Но если их поставить вместе на весы, получалось как одна, но упитанная. Так и поступили. А что с лишними головами делать, не знали и спрятали их пока в морозильнике. Попались. Все начальство мясокомбината за это уволили. Назначили нового директора Юрия Викторовича Почтаря. Перевели с кондитерской фабрики. А потом Невзоров в «600 секундах» на него обрушился. Сделал сюжет про то, как на мясокомбинате больных и мертвых животных разделывают и в производство пускают — смотрите, дескать, какую мы колбасу едим. Но я знаю подоплеку этих событий. Почтарь заказал Невзорову фильм про свой комбинат. Тот снял что-то не так, и директор ему недоплатил. Я присутствовал при этом скандале. Почтарь Невзорова выгнал из кабинета. Саня вскочил: «А вы, а ты… усатый таракан». После этого и сделал свой скандальный сюжет. Но Невзоров проник не на обычную бойню, а на санитарную, которая всегда находится где-нибудь на отшибе мясокомбината и толком не охраняется. Там рабочие в защитных костюмах разделывают больных животных — их мясо перерабатывается в башне-термичке на удобрение. Народ-то был в шоке. Бомба! Почтаря министерство уволило, он вскоре и умер, сердце. Хотя много чего хорошего сделал до этого для отрасли.

— Ходили разговоры, что в колбасу туалетную бумагу добавляют.

— Я как раз разбирал одну из таких жалоб от населения. Может, и был соблазн у пищевиков что-то добавить в колбасу. Но как? Не существовало для этого технологий. Даже лук и чеснок для колбасы тогда вручную чистили. Да и туалетная бумага была в дефиците. И стоила недешево. Если ее еще в колбасу добавлять, та очень дорого бы обходилась. Не было никакого экономического смысла этим заниматься.

Секс-скандалы пищевой промышленности

— Какие еще жалобы вам разбирать доводилось?

— Да каких только не было. Однажды директор хлебозавода написал заявление в горком, что директор другого хлебозавода хотел его изнасиловать — приполз к нему в постель ночью во время совместной командировки. Жертва домогательства дал «насильнику» в глаз и убежал на улицу босиком. Директора нетрадиционной ориентации уволили по-тихому.

Я еще Ленрыбфлот курировал. Они уходили в море на полгода и старались женщин брать к себе на суда в качестве официанток и поварих. И обычно там к ним приставали. Дело житейское, природное. А тут три девки нанялись в загранку, в море на БМРТ вышли и ни одна не соглашается ни в какую. Тогда рыбачки решили поучить женщин, посадили на спасательный плот, спустили за борт с сухпайками и сказали: «Мы пошли рыбу ловить, а вы плывите в Россию по компасу». Конечно, это была инсценировка. Судно ушло за горизонт, но команда за плотом продолжала следить на радаре. А в океане — зыбь, волна по три метра, страшно. Через часик судно пришло. Мотобот спустили: «Ну что, девушки, согласны с нами плыть?» — «Согласны, согласны! » Ну, а по приходе домой кто-то из команды доложил. Капитана сняли с работы за нарушение техники безопасности, кто-то запрет на загранплавание получил. Бабы, кстати, не признались. Им же повышенный коэффициент выводили в валюте к зарплате.

Счастливые «годы застоя»

— Вы начали работать в так называемые «годы застоя»…

— Ну какой же это был застой? Потребление продуктов в Ленинграде раза в два превышало сегодняшнее. Например, сейчас мы молочных продуктов едим в среднем 200 кг на человека, а тогда было 450.

У людей в «годы застоя» зарплата все время росла. Товары новые появлялись — холодильники, телевизоры. И еще в стране устойчиво рос ВВП. Сегодня он у нас меньше двух процентов в год. А тогда, в первой половине 80-х годов, был 3–4 процента. Хотя санкции Запада были гораздо жестче, чем сейчас.

— Какие такие санкции?

— СССР был полностью отрезан от каких-либо технологий. Если между учеными еще были обмены, то между технологами — никаких. Люди заканчивали вузы, аспирантуры, но даже представить себе не могли, какие технологии существуют в мире. Смешно сказать, рецептуру йогурта мне добывали по линии КГБ, хотя придумал ее когда-то еще Менделеев! Оборудование хорошее купить трудно было.

— Насколько я знаю, существовала практика купить иностранный образец, разобрать по винтику и создать на его базе свой аналог.

— Этот образец еще купить надо было. Никто не продавал нам хорошие машины, только какое-нибудь старье, морально устаревшее. Как-то купили у восточных немцев линию «Тетра Пак» — уже не новую, медленную. В треугольные пакеты молоко разливала. Отправили на завод в Черкассы. Там ее разобрали и по образу и подобию свои стали делать. На «Петмоле» поставили 8 таких машин. Из них работала всегда только одна. Остальные постоянно находились в ремонте.

Помню, на одном оборонном предприятии пытались создать аналог линии выпуска молока в пакетах. Но так и не смогли. Сказали: у пищевого оборудования класс точности обработки другой, не можем. Я не раз убеждался: у нас в стране есть замечательные умельцы, которые с помощью топора и зубила могли любую иностранную машину усовершенствовать. Но некоторые вещи в наших условиях воспроизвести было нельзя. Не было такой индустрии, станков. Да и пищевка, как ни крути, развивалась по остаточному принципу, политика такая была. Сперва космос и танки, а потом кефир и сосиски.

Идеология против экономики

— Почему в СССР многие продукты и товары были в дефиците? Взять хотя бы то же пиво бутылочное.

— Стекольных заводов было очень мало в стране. Не хватало бутылок. Поэтому и принимали их за деньги у населения. Упор тогда делался на разливное пиво. Машина с бочкой выезжала с пивзавода и пиво в несколько ларьков закачивала. А для отправки бутылочного пива помимо самой стеклотары еще ящичная тара нужна была, грузчики, чтобы эти ящики загрузить. Сами бутылки, принятые от населения, надо было еще вымыть… Слишком много сложностей.

А с пельменями поступили противоположным образом. В Ленинграде на мясокомбинате было три самодельных пельменных аппарата. 40 тонн в сутки делали продукта. Хорошие пельмени были. Шли в городе нарасхват. Долго думали, куда их больше поставлять — то ли в пельменные, то ли на завод, чтобы в магазинах продавать. 40 тонн. А ежедневная потребность 120. В итоге выбор сделали в пользу магазинов, а пельменные все в городе закрыли, хотя я был не согласен с этим решением. И вопрос с торговлей не решили, и хорошие заведения закрыли. Поручили оборонке изготовить пельменные аппараты, там два года промурыжили, потом сделали что-то похожее на луноход по немыслимой цене, да и то не довели до дела.

Дефицит возникал, потому что такая экономическая система была. Прибыль предприятия в ней — понятие условное. Один банк на всю страну, деньги только на зарплату работникам переводились. А если предприятию что-то надо было, это что-то поставлялось бесплатно по заявке в профильное министерство. Которую могли и не удовлетворить. По идее, деньги, вырученные от продаж холодильников, должны были идти на холодильный завод. Чтобы там закупили дополнительное оборудование и еще больше холодильников выпустили, раз на них существовал ажиотажный спрос. Но на практике наращивать производство у завода стимулов не было. Ему, наоборот, финансирование обрезали, а его выручку отдавали в какую-то другую сферу — как считалось, более важную. Например, на развитие космоса. И деньги в результате, действительно, улетали, как в космос. Или шли на международную помощь. Я не раз в те годы бывал за границей, в «братских соцстранах». Могу сказать, что не стоили они нашей помощи. Там у людей в головах почему-то засело, что они кормят Советский Союз. Так считали даже в Болгарии. А то, что они получали от нас в обмен за свои перец и помидоры нефть, газ, оружие и денежные вливания, не замечалось. Все-таки купленная лояльность — недорого стоит.

В то же время свой внутренний потребительский рынок в СССР вообще не рассматривался как двигатель экономики. Хотя он мог бы быть очень мощным. Зарплата росла все время, а тратить ее людям было не на что. Магнитофон только ветеран войны мог купить. За мебельной стенкой, стиральной машиной или холодильником в очереди стой. Мы с ребятами в отделе были в недоумении. Джинсы стоили тогда у спекулянтов в Гостином дворе 200 рублей. Доллар к рублю по официальному курсу — 63 копейки. В Финляндии джинсы оптом можно было купить за 8–9 долларов, то есть на наши деньги — за 7 рублей. Что мешало привезти 10 пароходов этих джинсов, выкинуть во все универмаги страны и поставить цену 65 рублей — окупились все транспортные расходы и еще деньги остались бы. Точно так же с колготками. Но нет. Тут срабатывал идеологический фактор. Джинсы — это американская, чуждая нам одежда. А колготки — одежда сексуальная, развращает советских людей. Так идеология вредила экономике. Закупали прядильно-ниточные машины за рубежом, но при этом на швейных фабриках не было элементарных лекал на модную одежду. То есть ткань, которую выпускали на закупленном импортном оборудовании, оставалась невостребованной. Отсюда ажиотаж, дефицит, процветание фарцовки, чувство собственной ущербности и двойные стандарты — все то, что погубило Советский Союз.

Реалити-шоу на пивзаводе «Балтика»

— Пищевая промышленность вообще в загоне была. На самом последнем месте. Даже легкая промышленность и то выше стояла по инвестициям и зарплатам, чем пищевка. Бедным пищевикам, чтобы как-то поддерживать производство, приходилось заниматься натуральным обменом. Например, спирт меняли на лампы дневного света с какой-нибудь мебельной фабрики.

Когда Горбачев к власти пришел, первый секретарь Ленинградского горкома Анатолий Герасимов поставил вопрос на каком-то совещании в Москве: почему легкой промышленности выделяют деньги, а пищевикам ничего? Его спросили в ответ: «А у вас есть продовольственная программа?» — «Есть! » — соврал первый секретарь. Попросили прислать эту программу в Москву. Что делать? Мне поручили срочно ее написать. Мы закрылись в «Агропроме» на Большой Морской. Вызвали плановиков. Неделю оттуда не вылезали. Написали «Продовольственную программу Ленинграда», на Гознаке красиво оформили с золотым тиснением. Отвезли в Москву. И действительно, пошли какие-то инвестиции в 1988–1989 годах. А потом началась неразбериха в стране, которая в итоге привела к краху всей экономики. Но благодаря «Продовольственной программе» мы много чего сделать успели. Например, построили пивзавод «Балтика». Это название для него, кстати, я придумал. И потом строительство курировал. Пешком в резиновых сапогах добирался — никакой транспорт туда не ходил. Уже на стадии завершения стройки мне предлагали стать директором «Балтики». Я отказался. Потому что в тот период не употреблял алкоголь. А там надо же было дегустировать на каких-нибудь Октоберфестах, презентациях. Я Таймураза Боллоева предложил на эту должность, в обкоме и Агропроме согласились.

— Известная личность.

— Да, «Балтика» стала его звездным часом. Между прочим, это я Боллоева когда-то нашел для пивной отрасли. Умер главный пивовар завода Степана Разина — нужна была замена. А пивоваров выпускали только на одном факультете в стране — в Московском технологическом институте. Никаких баз данных тогда не было, в смысле компьютерных. Я обзванивал райкомы партии, искал какого-нибудь выпускника этого факультета. И отыскал Боллоева во Всеволожской базе потребительской кооперации. Он там занимался засолкой капусты. Как специалист и как руководитель Таймураз Казбекович очень силен оказался. Мы почти одновременно с ним стали директорами. Он пивзавод возглавил, а я — молокозавод, который через дорогу от «Балтики», — тот, что сейчас «Данон» называется. Наши рабочие через забор друг к другу лазили, меняли сметану на пиво. Мы дружили с ним. Когда «Балтику» шведы купили, они везде видеокамер наставили, а картинки с них вывели в кабинет Боллоева. Мы у него по вечерам реалити-шоу смотрели.

Технология развала страны

— Вы что-то сказали о неразберихе, которая в итоге привела к краху экономики СССР.

— Руководство страной можно сравнить с выпасом стада. Задача пастухов заключается в том, чтобы коровы хорошо поели и потом дали хорошее молоко. Но тут пастухи задумали приватизировать, присвоить себе лучших коров. Распустили собак, охранявших стадо. И коровы начали разбредаться. Предоставленные сами себе, они ломали ноги, сворачивали шеи в оврагах и буреломах, бодались друг с другом, становились добычей волков, в грязи перепачкались… Именно это произошло с Советским Союзом и с советским народом. И я убежден, произошло не спонтанно, а по хорошему плану, который реализовывался последовательно шаг за шагом. Перестройку в стране организовали экономические рвачи.

— Перечислите эти шаги.

— Первым шагом к развалу страны стал «сухой закон». Когда Горбачев его объявил, мы сразу лишились 30 процентов бюджета. Мне мой товарищ, когда ввели талоны на водку, сказал: «Все! Конец советской власти». «Сухой закон» позволил водочным королям развернуть широкую нелегальную сеть продаж, коррумпировать чиновников. Начала расцветать теневая экономика, появилась «паленка», люди стали душить друг друга в очередях за водкой. До этого в СССР было лояльное население, международными новостями интересовалось больше, чем обстановкой в своей стране. Люди привыкли, что тем, кто наверху, виднее. А тут после «сухого закона» их будто ударили дубиной по голове. Пошли разговоры против власти.

— Революции 1917 года тоже ведь введение «сухого закона» предшествовало. Он наложился на Первую мировую войну. Напряжение в народе росло, а снимать его стало нечем, да еще алкогольные суррогаты людям мозги отравляли.

— Если продолжать аналогию, можно вспомнить и «Приказ № 1». Изданный в первые дни революции, он ликвидировал в армии единоначалие, передал власть солдатским комитетам, фактически ввел выборность командиров. После этого русская армия и развалилась. Примерно так же в конце 1980-х годов в СССР разваливали промышленность. На предприятиях стали избирать СТК (Советы трудовых коллективов). У них были огромные права. Директор не мог ни план утвердить, ни уволить кого-то без согласия совета. И самих директоров начали выбирать. Помню, в НИИ «Гипробум» переизбрали директора. Вместо заслуженного академика выбрали лаборанта, у которого стаж работы был три года всего. Стали спрашивать, по какому принципу выбрали. Оказалось, потому, что он хороший, добрый человек.

Проводились и другие непонятные эксперименты, больше похожие на вредительство. Например, ввели госприемку. Пришло указание отобрать в эту новую службу лучших технологов предприятий. Их вывели из подчинения руководства своих заводов и обязали отчитываться о том, как они борются с браком. Госприемка должна была оправдывать свое существование. Приезжаю как-то на мясокомбинат — разбираться, почему он уже два дня не отгружает колбасу в магазины. И вижу такую картину: сидят три технологини и, проверяя колбасу, разрезают ее ножом не поперек, а вдоль. Показывают: «Вот здесь жир должен быть 0, 8 мм, а он 0, 9. Нарушение ГОСТа! » Но это же шпиг, он кубиками режется — мало ли как его в колбасе растянуло. Главное, чтоб не было костей, хрящей. А тут из-за такой ерунды всю партию колбасы отправляют обратно в переработку. Хотя она качественная была. Тогда ведь колбасу по-честному делали, не использовали порошки, как сейчас, — ее 3, 5 месяца готовили, коптили. Целый цех работал, а госприемка взяла и всю эту работу перечеркнула. Как такое назвать? И замечу, колбаса тогда была в дефиците, люди, которые хотели бы ее на бутерброд положить, не стали бы мерить эти жиринки.

В данном случае дефицит создавался из желания выслужиться, а бывало, и специально с целью обогатиться на искусственном ажиотаже. Покажу это на примере сигарет. В Ленинграде были две табачные фабрики — имени Урицкого и имени Клары Цеткин. Там знали, сколько у нас в городе ежедневно покупается сигарет. И обычно делали трехдневный запас. А тут фабрики сигареты отгрузили на оптовый склад, а там их придержали — в торговую сеть не отправили. В одном магазине они закончились — покупатели побежали в другой. Слухи у нас быстро распространяются. Народ начал сигаретами запасаться. Тот, кто раньше брал пачку, теперь покупал блок или два. Потребление выросло в 10–20 раз. После этого сигареты начали реализовывать налево втридорога через подворотни.

Потом понемногу стали цветные металлы распродавать. Поначалу осторожничали, прибегали к уловкам. Например, отправляли в Прибалтику алюминиевые ложки как сувенирную продукцию — в футлярчиках. А на самом деле ложки шли в переплавку. Футляры же были из красного дерева и их тоже как-то использовали.

Следующий шаг — разрешили создавать кооперативы. На три года освободили их от всех налогов. Даже ОБХСС запретили их проверять. Статья 10 Закона о кооперации гласила: «Вмешательство в хозяйственную или иную деятельность кооперативов со стороны государственных органов не допускается». И самое главное, эти первые частные предприниматели могли хоть все наличные деньги в банке взять для своей деятельности.

А государственные предприятия, наоборот, власть душила. Завод мог взять в банке наличку только на зарплату работникам. Если на что-то другое деньги нужны — бери кредит. Под 180–200 процентов! Именно до такого предела доходили в то время банковские ставки. Если на заводе, к примеру, надо было забор помыть, мойщика находили за бутылку водки. Директор шел в профком, там выписывали материальную помощь, которую тратили на покупку этой бутылки. В то же время к директору мог прийти частник-кооператор и заключить договор на мытье забора. Директор переводил ему деньги безналом, тот их в банке спокойно снимал. И никого не интересовало, за какую сумму на самом деле был вымыт забор и вымыт ли он вообще. Представляете, какие соблазны возникали? Мой хороший друг мыловаренным комбинатом руководил. А тут вдруг мыло хозяйственное из продажи исчезло. Я точно знал, что еще недавно у друга все склады были этим мылом забиты. Звоню: что случилось? Он отвечает: «Не поверишь — все пусто». Оказалось, частники мыло скупили, пригнали кучу фур и рассчитались наличкой. А потом, когда дефицит возник и люди без мыла остались, стали продавать по завышенной цене.

Кооператоры деньги мешками таскали. Это не преувеличение. Когда в Киришах на заводе «Биосинтез» стали водку разливать, предприниматели за машину с бутылками рюкзак денег давали. У тех, кто разбогател на подобных делах, скопилась огромная денежная масса, которую некуда было девать. Валютные счета были запрещены — уголовная статья еще действовала, значит, недвижимость за рубежом не купить. И даже в своей стране — только квартиру кооперативную, максимум трехкомнатную. Хороший загородный дом не построить — было ограничение по этажности. Куда деньги тратить? Эта бомба должна была рвануть, и она рванула.

«Молочные реки» Собчака

— Какие предприятия в то смутное время первыми попали под удар?

— Вся прядильно-ниточная отрасль. У них сразу возникли перебои с поставками хлопка и проблемы с кадрами (на этих фабриках в основном трудились лимитчицы). Следом за ними рухнули такие монстры, как «Красный треугольник», «Красный выборжец», завод имени Свердлова, «Светлана», «Знамя труда», «Металлист» и еще куча. Их искусственно замочили, потому что предприятия располагались в хороших местах. Такая же судьба была уготована «Электросиле», Кировскому заводу, «Ленинцу», заводу турбинных лопаток. Они еле-еле от края пропасти отползли. Например, корпуса пивзавода «Красная Бавария» были подготовлены к взрыву. Там первый в Советском Союзе образец монолитного строительства стоял, типа памятник. На его месте югославы собирались построить отель. Но директор, который должен был приказ о взрыве подписать, заболел. Мне его заместитель звонит — что делать, не знает. Я ему говорю: «Заболей и ты». Он послушался. Пока три дня все болели, кто-то там наверху решение о взрыве отменил. Немало руководителей предприятий, кстати, поступали вопреки глупым командам и многое сумели спасти. Я вообще считаю, что люди, которые с 1990 по 1998 год стояли во главе жизненно важных предприятий (ТЭЦ, водоканалов, бензиновых, пищевых) и обеспечивали их работу, — настоящие герои. Они работали в условиях тотального обмана и беззакония, системных неплатежей, пережили несколько экономических кризисов и все равно давали людям воду, тепло, электричество, продукты питания.

— Вы себя тоже относите к таким руководителям?

— Да, так считаю. В 1990 году я возглавил молокозавод «Роска». Его только-только в эксплуатацию пустили. Сырой совсем. Недоделок море. Даже забора не было. В принципе история обычная, акт о вводе подписан с перечнем недоделок, расчеты произведены, потом строители, как правило, в течение года их устраняют. А тут 1991-й, строители смылись, контроля нет. Вот уж пришлось повертеться! А потом прилетел к нам на своем самолете французский миллиардер, месье Рибу, он владел группой БСН (оборот — десятки миллиардов долларов), в составе которой была и компания «Данон». К тому времени у меня на заводе порядок был уже. Халаты финские, бейджики, ролик рекламный, значки фирменные. Этот Рибу с Собчаком был знаком, кажется, через Галину Вишневскую. Побывал он у нас и сообщил мэру, что хочет купить наш завод. Его представители осмотрели все предприятие сверху донизу и предложили 1 миллион долларов. За все! Во как. Для них миллиард сюда, миллиард туда — тьфу. А нам — бусы с ленточками. Новый завод, корпуса, инженерия, подъездные пути, сырьевая база, клиенты. А цену предложили как за футболиста средненького. Послал я их. Тут мэр позвонил, пригласил в Смольный, стал меня убеждать: «Ты чего, Алексеич? У вашего завода все равно финансовое положение неважное, кредиты там, проблемы, а тут такой партнер и для города выгодно». — «Ничего, — уперся я. — Выкарабкаемся». Французы помимо миллиона долларов предлагали мне лично должность на этом заводе, зарплату в 3 тысячи долларов (тогда это огромные деньги были), а еще французское гражданство и квартиру в Париже. Я отказался. В итоге через несколько лет «Данон» все-таки купил завод, но уже у нового владельца, полагаю, миллионов за 30. Так что я был прав, когда в 1993 году на продажу не согласился. Кстати, в том же году, во время октябрьских событий (противостояние между Ельциным и Верховным советом, расстрел парламента. — Прим. ред.), я находился в командировке в Вене. И австрийцы предложили мне остаться, обещали гражданство как члену правления совместного с ними предприятия. И такое не одному мне предлагали. В те дни 48 пассажиров парома «Анна Каренина», ходившего из Петербурга в Германию, решили не возвращаться в Россию. Я же, наоборот, домой поспешил.

— Собчак был хорошим руководителем города?

— Как хозяйственник — слабоват, он же юрист. Как политик и организатор был способный. Если бы с экономикой все было в ажуре, блистал бы. Таких много на Западе. Точно не зловредный да и не стяжатель. Он доверчив, мне кажется, был излишне. Подставляли его. Мне довелось как-то в Вене встретиться с отставным градоначальником, кстати жертвой теракта (ему пальцы бандеролью оторвало, кода он мэром был). Он рассказал, как они по просьбе Собчака перечислили деньги на ремонт Австрийской площади в Петербурге. И потом полгода пытались выяснить, куда деньги пропали. Так и не смогли. Неприятно было слышать такое. Ну а директора, которые не лезли в политику, особо и не общались с мэром нашим.

— А с Путиным доводилось в работе пересекаться?

— Несколько раз. Он тогда за внешние связи в мэрии отвечал. И тогда уже, как и сейчас, в «ручном режиме» руководил. Один чиновник вымогал у наших мзду за подписание устава совместного предприятия, тянул, крутил. Я попросил Путина посодействовать в этом вопросе, ускорить. Путин выслушал меня, и уже через три дня этот чиновник там не работал.

Директор завода — собачья должность

— Как вы из партийных инструкторов перешли на должность директора молокозавода?

— Тогда в 1990 году партия уже не могла впрямую назначать директоров, только рекомендовать. Они выбирались трудовыми коллективами. Но поскольку я строил этот молокозавод и потом несколько лет его работу курировал, меня там хорошо знали и начальники цехов, и рабочие. Видимо, потому и выбрали. Из нескольких кандидатур.

— Вам повезло. Директор молокозавода — хорошая, выгодная должность для смутного времени.

— Если в смысле все обвалить, украсть и продать, а потом на Канары, то да. Как-то Борис Березовский, будучи еще руководителем небольшого предприятия «ЛогоВАЗ», сказал мне: «Везет тем, кто не только в нужное время оказался в нужном месте, но и еще готов к этому». Многие из нас, «красных директоров», были не готовы. Пахать — да, красть — нет. Директорская должность была такой, что врагу не позавидуешь. В СССР можно было при необходимости обратиться в горком, министерство, ЦК. А тут сам, батенька, все сам. Но чтобы по закону. А законы тогда были прелесть. Например, Закон о договорных поставках, из-за которого я спокойно мог сесть в тюрьму. Допустим, ты поставляешь 1000 бутылок кефира. А в магазин поступило 999 или 1001 штука. Но если ты хоть на одну бутылку нарушил договор поставки, торговля имела право оштрафовать тебя на всю сумму поставленного товара — то есть не платить за тысячу бутылок.

— И торговля это делала?

— Конечно. Потом пошла приватизация торговых точек, а следом и всеобщая приватизация чубайсовская. Был введен свободный рынок. Вначале бензин резко — в три раза — подорожал. Сразу за ним — транспорт и все остальное. Инфляция разогналась. Утром прихожу на работу — у меня в прайсе сметана 50 рублей, а вечером уже 75. Но я все равно опаздывал, не успевал менять ценники. Дальше на рынок начали поступать молочные продукты из Финляндии и других стран. Масло сливочное бундесвер сливал сюда тысячами тонн. Правительство Германии еще и приплачивало своим фермерам за то, что у них шло обновление складов. Наше молоко и масло получались дороже импортного. К тому же они были натуральные, а значит, с коротким сроИсточник Статья добавлена superbiznes
06.05.2020 08:24